Все болезни от недостатка магии
Дворы домов для меня всегда - когда я говорю "всегда", я говорю о том времени, которое я помню, а это всего полгода, представляющиеся мне неимоверно долгой жизнью. Ну так вот. Двор домов для меня всегда представлялись каким-то иным царством. Здесь шум города обрывается и появляются иные звуки. Шум ветра. Собачий лай. Музыка из окон. Скрип качелей.
Скрип был протяжным и душераздирающим.
Я пересекла запутанный двор - буква Г, как и дом. Тут три детские площадки. И лишь на одной скрипят качели.
Громко.
Как будто стонут.
Я подхожу к ним и только после этого замечаю размытую фигуру на них.
Девочка лет пяти.
Пальтишко, беретик, волосы заплетены в косички. На коленях - кукла.
А на лице - безграничная тоска.
Я опускаю взгляд ниже.
На груди, на светлом пальто, резко выделяется пятно, которое не может быть дизайнерским изыском.
Темное.
Почти черное.
Кровь.
Я прислоняюсь спиной к раме качелей и говорю, как будто в пустоту:
- Держись, сейчас прокачу.
Девочка вздрагивает и поворачивает голову. В глазах изумление:
- Вы меня видите?
- Ага, - я хватаюсь за качели и начинаю их раскачивать сильнее. Мне кажется дети любит, когда их сильно-сильно.
- И не боитесь? - тоска сменяется удивлением.
- Неа, - добавляю в голос побольше беззаботности.
Спустя минут пять девочка уже смеется. Громко и заливисто.
Только ее слышат единицы. И еще меньше не испугаются, увидев, как взрослая женщина раскачивает с улыбкой пустые качели, а откуда-то доноситься детский смех.
Призрак. Сколько ей было в тот день или ночь?
Пять лет? Шесть?
И меня накрывает.
Я вижу эту детскую площадку. Вечереет. Домой с мамой идет эта самая девочка. А из арки, из которой я пришла, выходят трое. Завязывается спор. А потом один из троих стреляет сначала в девочку, которая испуганно сжимает в руках куклу, потом в женщину. Трое уходят, обшарив карманы женщины, а тем временем слышаться сирены. Когда скорая увозила женщину та еще была жива.
Потом, судя по листве, уже спустя пару месяцев, женщина возвращается.
Она бледна и совсем исхудала - от веселой толстушки, которая шла в роковой день домой - или в гости? - с дочкой ничего не осталось. Бледная тень. Она заходит в дом.
Я выныриваю.
И понимаю, что я выпустила качели и сползла на землю.
А на меня смотрят два бездонных глаза.
- Я потеряла маму, - говорит призрак, - она, наверно, волнуется. Я иногда ее вижу и кричу ей, а она меня не слышит... А домой я попасть не могу.
Я встаю и протягиваю ей руку:
- Идем. Я отведу тебя домой. К маме.
Я подвела ее к подъезду. Открыла дверь, положив руку на клавиатуру домофона.
- Какой этаж?
- Седьмой, - после некоторого раздумья отвечает девочка.
Когда мы вышли из лифта, она ринулась к двери одной из квартир и попыталась достать домофон. Но роста не хватало, а рука проваливалась в стену.
Я зазвонила в дверь.
Девочка округлила глаза. Я задорно - насколько могла себя заставить улыбнулась ей и поднесла палец к губам:
- Когда дверь откроется - заходи.
Та кивнула.
А я нацепила на лицо как можно более как можно более дурацкое выражение.
Спустя какое-то время дверь приоткрыли:
- Чего вам? - голос женщины был хриплым и усталым.
- А Тимофейка тут живет?
- Какой еще Тимофейка?
- Из тридцать пятой!
- Это другой подъезд, дура!
И захлопнула дверь.
Но я видела, как девочка скользнула в дверной проем и растаяла.
Она обрела покой.
А я?
Я медленно побрела вниз по лестнице. Шаги отдавались эхом в тишине подъезда.
На улице я села на качели, где недавно сидел призрак и, закинув голову назад, посмотрела вверх.
В небо.
До которого мне, наверно, уже не дотянуться.
Скрип был протяжным и душераздирающим.
Я пересекла запутанный двор - буква Г, как и дом. Тут три детские площадки. И лишь на одной скрипят качели.
Громко.
Как будто стонут.
Я подхожу к ним и только после этого замечаю размытую фигуру на них.
Девочка лет пяти.
Пальтишко, беретик, волосы заплетены в косички. На коленях - кукла.
А на лице - безграничная тоска.
Я опускаю взгляд ниже.
На груди, на светлом пальто, резко выделяется пятно, которое не может быть дизайнерским изыском.
Темное.
Почти черное.
Кровь.
Я прислоняюсь спиной к раме качелей и говорю, как будто в пустоту:
- Держись, сейчас прокачу.
Девочка вздрагивает и поворачивает голову. В глазах изумление:
- Вы меня видите?
- Ага, - я хватаюсь за качели и начинаю их раскачивать сильнее. Мне кажется дети любит, когда их сильно-сильно.
- И не боитесь? - тоска сменяется удивлением.
- Неа, - добавляю в голос побольше беззаботности.
Спустя минут пять девочка уже смеется. Громко и заливисто.
Только ее слышат единицы. И еще меньше не испугаются, увидев, как взрослая женщина раскачивает с улыбкой пустые качели, а откуда-то доноситься детский смех.
Призрак. Сколько ей было в тот день или ночь?
Пять лет? Шесть?
И меня накрывает.
Я вижу эту детскую площадку. Вечереет. Домой с мамой идет эта самая девочка. А из арки, из которой я пришла, выходят трое. Завязывается спор. А потом один из троих стреляет сначала в девочку, которая испуганно сжимает в руках куклу, потом в женщину. Трое уходят, обшарив карманы женщины, а тем временем слышаться сирены. Когда скорая увозила женщину та еще была жива.
Потом, судя по листве, уже спустя пару месяцев, женщина возвращается.
Она бледна и совсем исхудала - от веселой толстушки, которая шла в роковой день домой - или в гости? - с дочкой ничего не осталось. Бледная тень. Она заходит в дом.
Я выныриваю.
И понимаю, что я выпустила качели и сползла на землю.
А на меня смотрят два бездонных глаза.
- Я потеряла маму, - говорит призрак, - она, наверно, волнуется. Я иногда ее вижу и кричу ей, а она меня не слышит... А домой я попасть не могу.
Я встаю и протягиваю ей руку:
- Идем. Я отведу тебя домой. К маме.
Я подвела ее к подъезду. Открыла дверь, положив руку на клавиатуру домофона.
- Какой этаж?
- Седьмой, - после некоторого раздумья отвечает девочка.
Когда мы вышли из лифта, она ринулась к двери одной из квартир и попыталась достать домофон. Но роста не хватало, а рука проваливалась в стену.
Я зазвонила в дверь.
Девочка округлила глаза. Я задорно - насколько могла себя заставить улыбнулась ей и поднесла палец к губам:
- Когда дверь откроется - заходи.
Та кивнула.
А я нацепила на лицо как можно более как можно более дурацкое выражение.
Спустя какое-то время дверь приоткрыли:
- Чего вам? - голос женщины был хриплым и усталым.
- А Тимофейка тут живет?
- Какой еще Тимофейка?
- Из тридцать пятой!
- Это другой подъезд, дура!
И захлопнула дверь.
Но я видела, как девочка скользнула в дверной проем и растаяла.
Она обрела покой.
А я?
Я медленно побрела вниз по лестнице. Шаги отдавались эхом в тишине подъезда.
На улице я села на качели, где недавно сидел призрак и, закинув голову назад, посмотрела вверх.
В небо.
До которого мне, наверно, уже не дотянуться.
